Оригинал взят у 
mamlas в Заговор против Брежнева / «Комсомольцы» против «коммунистов» (начало)
Ещё о Брежневе здесь и здесь
«Версию о заговоре придумали в ЦК»
При содействии издательства Вагриус «Коммерсантъ Власть» представляет серию исторических материалов в рубрике «Архив» / Статья 2002 года
35 лет назад [20 июня 1967 года] на пленуме ЦК КПСС выступил первый секретарь московского горкома Николай Егорычев. Его речь многие сочли сигналом к внутрипартийному восстанию против Брежнева. ©
___Борис Ельцин был не первым секретарем московского горкома КПСС, который поднял руку на святое — на генеральную линию партии. За двадцать лет до него это сделал Николай Егорычев / Первый секретарь Московского городского комитета КПСС Николай Егорычев (справа - держит знамя московской партийной организации)
Сегодня мы впервые публикуем текст этого выступления. А о том, было ли оно частью антибрежневского заговора, его автор рассказал обозревателю «Власти» Евгению Жирнову.
"Это была небольшая кучка сравнительно молодых людей"
— Николай Григорьевич, как рассказывали мне участники июньского пленума ЦК 1967 года, после вашей речи их не оставляло ощущение, что в партии поднят мятеж против Брежнева. Почему не удался ваш заговор?
— Ощущение мятежа, вероятно, могло возникнуть, но, уверяю вас, никакого заговора не было. Может, поклясться?
— Наверное, не стоит. Но ведь группировка молодых руководителей, к которым причисляли и вас,— так называемых "комсомольцев",— в советской элите существовала. Вы же не станете отрицать, что многие из ваших соратников стремились к власти...
— Лично я не стремился. Мне власти хватало. Группировка, "комсомольцы" — это опять же домыслы. Была группа людей, прилично образованных, прошедших войну, не запятнанных участием в репрессиях и имевших сходные взгляды на будущее страны. Но никакой организационной структуры не существовало. Это была даже не группа, а небольшая кучка сравнительно молодых людей 45-50 лет, поднявшихся до руководящих высот в партии. Александр Шелепин и Петр Демичев были секретарями ЦК, Владимир Семичастный — председателем КГБ, я возглавлял Московский горком партии, Николай Месяцев — Гостелерадио, Вадим Тикунов — МВД, еще ряд ребят.
— То есть вы возглавляли силовые структуры и важнейшие СМИ. Большая часть того, что нужно для успешного переворота...
— А на кого мы могли бы опереться? Те, кто должны были бы нас поддержать — наши сверстники,— погибли. Из 22 мужчин, родившихся в 1920 году, после Отечественной войны остался в живых один. И везде — в ЦК, министерствах, обкомах — сидели руководители, выросшие при Сталине, которые нас не поддерживали.
"Секретарь обкома убеждал меня, что Хрущев — молоток"
— Но ведь малочисленность и отсутствие опоры не помешали вам и вашим единомышленникам стать движущей силой успешного заговора против Хрущева...
— Только не надо называть это заговором. Хрущева освободили на пленуме ЦК в строгом соответствии с уставом партии. Все прошло удачно только потому, что Никита Сергеевич перессорился абсолютно со всеми — с военными, учеными, крестьянством. И его смещение поддержало абсолютное большинство партийного актива. Хотя не все решились на это сразу.
— А вы?
— У меня не было сомнений в необходимости перемен в руководстве. В 1964 году меня пригласил к себе Демичев. Мы доверяли друг другу с тех пор, как я был у него вторым секретарем в Московском горкоме, до его избрания секретарем ЦК. Он отвел меня к окну и сказал: "Знаешь, Николай Григорьевич, Хрущев ведет себя неправильно". И очень разволновался. Я говорю: "Петр Нилович, да не волнуйтесь вы, я давно вижу, что он ведет себя не так, как надо. И этот вопрос нам как-то надо решать".
— И что вы делали для решения вопроса о власти?
— Я вел беседы с членами ЦК, жившими и работавшими в Москве. Президент Академии наук СССР Мстислав Келдыш, например, ответил, что готов хоть сегодня выйти на пленум и сказать, что не согласен с тем, что делает Хрущев. Потом я ездил в Прибалтику. Интересная история была с первым секретарем в Литве Снечкусом. Мы с ним поехали на рыбалку, а потом он собрал ужин человек на двенадцать. Там я начал с ним разговор, мол, что же происходит у нас в партии? Но он разговора не поддержал. После пленума он говорил, что испугался: а вдруг провокация? Я проводил зондаж и с ленинградцами. Секретарь обкома Василий Толстиков так и не понял, о чем идет речь. Убеждал меня, что Хрущев — молоток. А к моим доводам, что этот молоток расколотил вдребезги отношения со всеми, с кем мог, Толстиков остался глух.
Я же вел работу и с Сусловым. Мы с ним поехали во Францию на похороны главы ФКП Мориса Тореза. Прилетели в Париж, пошли посидеть в садике после обеда. Я говорю: "Михаил Андреевич, что-то я никак не пойму, что у нас происходит в партии". Он встрепенулся: "А что такое?". "Вот, например,— отвечаю,— Хрущев выступает на пленуме и говорит, что нам такая Академия наук не нужна. Такая академия была нужна царю. Это что, вы в политбюро приняли такое решение?" Он замахал руками: "Что вы, что вы товарищ Егорычев!" Я продолжил: "А для чего отнимают приусадебные участки у врачей и учителей, работающих в сельской местности? Я только что приехал из Владимирской области. Там по участкам сельской интеллигенции прошли тракторами, поломали заборы, перепахали посадки на огородах..." А тут начал дождик накрапывать. Суслов подхватился и говорит: "Пойдемте, пойдемте". И замял этот разговор. Испугался. А когда окончился октябрьский пленум, он вдруг стал оглядывать присутствующих — видел он плоховато — и звать: "Товарищ Егорычев, товарищ Егорычев!" "Да здесь я,— говорю,— Михаил Андреевич". "Вы помните,— спрашивает,— наш разговор в Париже?!"
"Да вы что, Леонид Ильич! Умойтесь"
— Получается, что вы накопили богатый опыт вовлечения людей в заговор.
— В подготовку пленума. Этот опыт сыграл в моей судьбе отрицательную роль. Тогда произошли два эпизода, которые Брежнев не мог мне простить. Незадолго до пленума он утром позвонил мне на квартиру. По обычному телефону, хотя вертушка у меня была. "Слушай, Коля, ты не мог бы прийти ко мне пораньше в ЦК?" Договорились, что я приеду к половине девятого. Приезжаю. Он меня взял за руку и повел. За большим кабинетом у него был второй, поменьше, для личной работы, потом через комнату отдыха мы прошли туда, где у него были ванна и туалет. "Знаешь, Коля,— говорит,— Хрущеву стало все известно про подготовку пленума. Ему все известно! Он нас расстреляет!" И расквасился. Слезы градом текут. Я говорю: "Да вы что, Леонид Ильич! Умойтесь". Подвел его к раковине, потом дал полотенце и продолжил: "Имейте в виду: никто нас не расстреляет. Что мы делаем против партии? Ничего. Мы готовим пленум ЦК. Если мы не правы, нам там скажут, что мы не правы". Но Брежнев, хотя и перестал рыдать, настаивал на своем: "Ты его плохо знаешь, он нас всех расстреляет". Ну и когда он стал генеральным секретарем, я стал живым напоминанием о той его слабости. Он не мог простить, что я видел его таким.
Потом был еще один момент. Когда в узком кругу обсуждали, кто будет первым секретарем вместо Хрущева, Шелепин и Демичев предложили Брежнева. Я говорю: "Ребята, может, я его плоховато знаю, но у меня такое впечатление, что Брежнев не справится". Мне стали возражать, что он был первым в Молдавии, в Казахстане, был председателем Президиума Верховного совета. Я сказал, что, по-моему, на это место лучше подходит Косыгин. И один из присутствовавших доложил об этом Брежневу.
— Так ли он был слаб, если умудрился править восемнадцать лет?
— По части интриг он был силен. А в других вопросах плавал. Помню, мы с ним были в Румынии на съезде их партии. Отношения с этой страной всегда были особыми. Вдруг мы узнаем, что китайскую делегацию во главе с Дэн Сяопином румыны пригласили в поездку по стране, а нас нет. Потом опомнились. Брежнев говорит: "Давайте поедем". "Как же так,— говорю,— Леонид Ильич, так же нельзя! Это же оскорбление. Надо отказываться". Было видно, что он не знает, что делать, но потом посоветовался с другими членами делегации и, поскольку их мнение совпало с моим, ответил румынам отказом.
— Но ведь подобные эпизоды вряд ли способствовали улучшению ваших отношений с Брежневым...
— Такой уж у меня характер. А в целом, наши расхождения были принципиальными. Брежнев всегда был сталинистом. Восторженно говорил о Сталине, он ведь был избран секретарем ЦК еще в те времена. А я считал, что разоблачение культа личности было абсолютно верным шагом. Помню, вскоре после октябрьского пленума я сопровождал его в поездке по Узбекистану. Собрались за ужином, и я говорю, что нужно закрепить решения партии о разоблачении культа личности, развивать демократию в партии и стране. Брежнев вдруг побледнел и говорит: "Что, может, собрать пленум и кого-то другого первым секретарем поставить?" Тогда я понял, что Брежнев впредь будет относиться ко мне с подозрением.
— Но говорят, что Брежнев частенько приглашал вас к себе, вел доверительные разговоры...
— Бывало и такое. Как-то приглашает он меня и говорит: "Слушай, Коль, как только мы проводим заседания политбюро, на следующий день вся Москва говорит о том, какие вопросы там обсуждались. Может, ты там посмотришь?" Я передал разговор с Брежневым своему начальнику госбезопасности. Через несколько дней он приходит ко мне расстроенный и докладывает: "Мы нашли, откуда идут слухи. Сидит у нас в гостинице 'Южная' коридорная. И информация о разговорах на политбюро идет от нее". Гостиница, мягко скажем, не самая лучшая. Оказывается, эта симпатичная девка знакома с дочерью Брежнева Галиной и бывала у них в семье.
— Рассказывают, что до знакомства с симпатичными девками был охоч сам Леонид Ильич...
— Не без того... Прихожу к Брежневу, докладываю: "Гоните из своей семьи вот такую-то барышню". Он побагровел. "Вы не волнуйтесь,— говорю,— я уже приказал, чтобы все материалы сожгли".
— Брежнев поверил?
— Кто знает? Но еще активнее начал перетягивать меня в свою команду.
"Министр обороны где-то с бабами развлекался"
— А как Брежнев вас перетягивал?
— В 1966 году, перед двадцать третьим съездом КПСС, Брежнев сказал, что мне уже надо быть в руководстве партии. Что от меня требовалось, было очевидно. На этом съезде я был "забойщиком": предлагал президиум съезда, возглавлял счетную комиссию, выступал первым после доклада Брежнева. И я должен был задать тон остальным выступлениям. Воздать должное мудрости Леонида Ильича и тому подобное. Но это же было раздувание нового культа. И я ответил Брежневу, что мне и в Москве работы хватает. В моем выступлении не было славословий Брежневу. И остальные решили, что так решено в ЦК, и выступали в том же ключе. Конечно, Леониду Ильичу это не понравилось. Потом ко мне домой приходили его люди и за обедом говорили, что Леонид Ильич волнуется. Надо его авторитет поднимать, и Москва должна это первой делать. Я ответил: "Я за то, чтобы поднимать авторитет генерального секретаря. Но по делам. А раздувание авторитета на пустом месте может его только подорвать". Ему, конечно, тут же все докладывали. Хотя он и без этого был в курсе моих настроений.
— Вас прослушивали?
— Определенно. Прихожу, скажем, утром, а секретарша докладывает: приходили телефонисты, всю ночь провозились в кабинете. Зачем? Ведь все работало нормально. Значит, новые жучки поставили. У меня был друг, декан факультета в МВТУ. Сидим с ним в кабинете, разговариваем. Дело было в декабре 1966 года. "Пленум,— говорю,— сегодня начался. Но в общем-то, пошли отсюда". Вышли. Он удивился: "Ты думаешь, тебя слушают?" Я в этом был уверен, а он сомневался. "Давай поставим эксперимент",— говорю. Пошли обратно в кабинет. Я опять начинаю про пленум: "Леонид Ильич сказал сегодня такую речь, дал глубокий анализ международного положения. Просто чудесное выступление". Минут пятнадцать проходит — Брежнев звонит: "Коль, ну как тебе мое выступление?" У моего друга от удивления челюсть отвисла. Повторяю Брежневу то, что сказал для прослушки. Он страшно доволен, предложил и мне выступить на следующий день. "А как ты думаешь,— спрашивает,— Гречко должен выступить?" "Мне кажется,— говорю,— что отрывать внешнюю политику от обороноспособности страны нельзя". Начали искать министра обороны и до утра найти его не могли. Как говорил мне Семичастный, Гречко где-то с бабами развлекался. Представляете? Выступил он экспромтом так, что уши вяли.
Около Брежнева собирались люди, которые были неспособны и недостойны руководить страной. Кириленко тот же. Он в политбюро курировал Москву. Приходишь к нему — а он травит, травит, травит байки. Перейдешь к делам, он сразу: "Да сходи сам с этим вопросом к Леониду Ильичу. Мне он откажет, а тебе нет". И я понимал, что с этой командой мне не по пути.
— Но ведь и Брежнев это понимал...
— Конечно. И пытался найти выход в своем стиле. Снять меня с работы было не за что. Дела в Москве шли успешно. Мы добились годового роста производства в 7,2%. У нас не осталось ни одного предприятия, не выполняющего планов. За два года сняли проблему с детскими садами, настроили парикмахерских-стекляшек по всей Москве, Косыгин помог нам закупить американское оборудование для химчисток. Поэтому меня нужно было переместить туда, где бы я завалил работу. Брежнев как-то позвал меня и говорит: "Коль, есть предложение назначить тебя первым замом к Андрею Андреевичу Громыко". Но первый зам в МИДе — это рабочая лошадка. А у меня опыта дипломатической работы — ноль. Я отказался.
«Версию о заговоре придумали в ЦК»
При содействии издательства Вагриус «Коммерсантъ Власть» представляет серию исторических материалов в рубрике «Архив» / Статья 2002 года
35 лет назад [20 июня 1967 года] на пленуме ЦК КПСС выступил первый секретарь московского горкома Николай Егорычев. Его речь многие сочли сигналом к внутрипартийному восстанию против Брежнева. ©
___
Сегодня мы впервые публикуем текст этого выступления. А о том, было ли оно частью антибрежневского заговора, его автор рассказал обозревателю «Власти» Евгению Жирнову.
"Это была небольшая кучка сравнительно молодых людей"
— Николай Григорьевич, как рассказывали мне участники июньского пленума ЦК 1967 года, после вашей речи их не оставляло ощущение, что в партии поднят мятеж против Брежнева. Почему не удался ваш заговор?
— Ощущение мятежа, вероятно, могло возникнуть, но, уверяю вас, никакого заговора не было. Может, поклясться?
— Наверное, не стоит. Но ведь группировка молодых руководителей, к которым причисляли и вас,— так называемых "комсомольцев",— в советской элите существовала. Вы же не станете отрицать, что многие из ваших соратников стремились к власти...
— Лично я не стремился. Мне власти хватало. Группировка, "комсомольцы" — это опять же домыслы. Была группа людей, прилично образованных, прошедших войну, не запятнанных участием в репрессиях и имевших сходные взгляды на будущее страны. Но никакой организационной структуры не существовало. Это была даже не группа, а небольшая кучка сравнительно молодых людей 45-50 лет, поднявшихся до руководящих высот в партии. Александр Шелепин и Петр Демичев были секретарями ЦК, Владимир Семичастный — председателем КГБ, я возглавлял Московский горком партии, Николай Месяцев — Гостелерадио, Вадим Тикунов — МВД, еще ряд ребят.
"В 1964 году меня пригласил к себе Демичев (слева). Мы доверяли друг друг с тех пор, как я был у него вторым секретарем в Московском горкоме, до его избрания секретарем ЦК. 'Знаешь, Николай Григорьевич,— сказал он.— Хрущев ведет себя неправильно'. И очень разволновался" |
— А на кого мы могли бы опереться? Те, кто должны были бы нас поддержать — наши сверстники,— погибли. Из 22 мужчин, родившихся в 1920 году, после Отечественной войны остался в живых один. И везде — в ЦК, министерствах, обкомах — сидели руководители, выросшие при Сталине, которые нас не поддерживали.
"Секретарь обкома убеждал меня, что Хрущев — молоток"
— Но ведь малочисленность и отсутствие опоры не помешали вам и вашим единомышленникам стать движущей силой успешного заговора против Хрущева...
— Только не надо называть это заговором. Хрущева освободили на пленуме ЦК в строгом соответствии с уставом партии. Все прошло удачно только потому, что Никита Сергеевич перессорился абсолютно со всеми — с военными, учеными, крестьянством. И его смещение поддержало абсолютное большинство партийного актива. Хотя не все решились на это сразу.
— А вы?
— У меня не было сомнений в необходимости перемен в руководстве. В 1964 году меня пригласил к себе Демичев. Мы доверяли друг другу с тех пор, как я был у него вторым секретарем в Московском горкоме, до его избрания секретарем ЦК. Он отвел меня к окну и сказал: "Знаешь, Николай Григорьевич, Хрущев ведет себя неправильно". И очень разволновался. Я говорю: "Петр Нилович, да не волнуйтесь вы, я давно вижу, что он ведет себя не так, как надо. И этот вопрос нам как-то надо решать".
— И что вы делали для решения вопроса о власти?
— Я вел беседы с членами ЦК, жившими и работавшими в Москве. Президент Академии наук СССР Мстислав Келдыш, например, ответил, что готов хоть сегодня выйти на пленум и сказать, что не согласен с тем, что делает Хрущев. Потом я ездил в Прибалтику. Интересная история была с первым секретарем в Литве Снечкусом. Мы с ним поехали на рыбалку, а потом он собрал ужин человек на двенадцать. Там я начал с ним разговор, мол, что же происходит у нас в партии? Но он разговора не поддержал. После пленума он говорил, что испугался: а вдруг провокация? Я проводил зондаж и с ленинградцами. Секретарь обкома Василий Толстиков так и не понял, о чем идет речь. Убеждал меня, что Хрущев — молоток. А к моим доводам, что этот молоток расколотил вдребезги отношения со всеми, с кем мог, Толстиков остался глух.
"Мы с Сусловым (на фото) поехали во Францию на похороны Мориса Тореза. Я говорю: 'Михаил Андреевич, что-то я не пойму, что у нас происходит в партии'. Суслов подхватился и говорит: 'Пойдемте, пойдемте'. И замял этот разговор" |
"Да вы что, Леонид Ильич! Умойтесь"
— Получается, что вы накопили богатый опыт вовлечения людей в заговор.
— В подготовку пленума. Этот опыт сыграл в моей судьбе отрицательную роль. Тогда произошли два эпизода, которые Брежнев не мог мне простить. Незадолго до пленума он утром позвонил мне на квартиру. По обычному телефону, хотя вертушка у меня была. "Слушай, Коля, ты не мог бы прийти ко мне пораньше в ЦК?" Договорились, что я приеду к половине девятого. Приезжаю. Он меня взял за руку и повел. За большим кабинетом у него был второй, поменьше, для личной работы, потом через комнату отдыха мы прошли туда, где у него были ванна и туалет. "Знаешь, Коля,— говорит,— Хрущеву стало все известно про подготовку пленума. Ему все известно! Он нас расстреляет!" И расквасился. Слезы градом текут. Я говорю: "Да вы что, Леонид Ильич! Умойтесь". Подвел его к раковине, потом дал полотенце и продолжил: "Имейте в виду: никто нас не расстреляет. Что мы делаем против партии? Ничего. Мы готовим пленум ЦК. Если мы не правы, нам там скажут, что мы не правы". Но Брежнев, хотя и перестал рыдать, настаивал на своем: "Ты его плохо знаешь, он нас всех расстреляет". Ну и когда он стал генеральным секретарем, я стал живым напоминанием о той его слабости. Он не мог простить, что я видел его таким.
Потом был еще один момент. Когда в узком кругу обсуждали, кто будет первым секретарем вместо Хрущева, Шелепин и Демичев предложили Брежнева. Я говорю: "Ребята, может, я его плоховато знаю, но у меня такое впечатление, что Брежнев не справится". Мне стали возражать, что он был первым в Молдавии, в Казахстане, был председателем Президиума Верховного совета. Я сказал, что, по-моему, на это место лучше подходит Косыгин. И один из присутствовавших доложил об этом Брежневу.
— Так ли он был слаб, если умудрился править восемнадцать лет?
— По части интриг он был силен. А в других вопросах плавал. Помню, мы с ним были в Румынии на съезде их партии. Отношения с этой страной всегда были особыми. Вдруг мы узнаем, что китайскую делегацию во главе с Дэн Сяопином румыны пригласили в поездку по стране, а нас нет. Потом опомнились. Брежнев говорит: "Давайте поедем". "Как же так,— говорю,— Леонид Ильич, так же нельзя! Это же оскорбление. Надо отказываться". Было видно, что он не знает, что делать, но потом посоветовался с другими членами делегации и, поскольку их мнение совпало с моим, ответил румынам отказом.
— Но ведь подобные эпизоды вряд ли способствовали улучшению ваших отношений с Брежневым...
— Такой уж у меня характер. А в целом, наши расхождения были принципиальными. Брежнев всегда был сталинистом. Восторженно говорил о Сталине, он ведь был избран секретарем ЦК еще в те времена. А я считал, что разоблачение культа личности было абсолютно верным шагом. Помню, вскоре после октябрьского пленума я сопровождал его в поездке по Узбекистану. Собрались за ужином, и я говорю, что нужно закрепить решения партии о разоблачении культа личности, развивать демократию в партии и стране. Брежнев вдруг побледнел и говорит: "Что, может, собрать пленум и кого-то другого первым секретарем поставить?" Тогда я понял, что Брежнев впредь будет относиться ко мне с подозрением.
— Но говорят, что Брежнев частенько приглашал вас к себе, вел доверительные разговоры...
— Бывало и такое. Как-то приглашает он меня и говорит: "Слушай, Коль, как только мы проводим заседания политбюро, на следующий день вся Москва говорит о том, какие вопросы там обсуждались. Может, ты там посмотришь?" Я передал разговор с Брежневым своему начальнику госбезопасности. Через несколько дней он приходит ко мне расстроенный и докладывает: "Мы нашли, откуда идут слухи. Сидит у нас в гостинице 'Южная' коридорная. И информация о разговорах на политбюро идет от нее". Гостиница, мягко скажем, не самая лучшая. Оказывается, эта симпатичная девка знакома с дочерью Брежнева Галиной и бывала у них в семье.
— Рассказывают, что до знакомства с симпатичными девками был охоч сам Леонид Ильич...
— Не без того... Прихожу к Брежневу, докладываю: "Гоните из своей семьи вот такую-то барышню". Он побагровел. "Вы не волнуйтесь,— говорю,— я уже приказал, чтобы все материалы сожгли".
— Брежнев поверил?
— Кто знает? Но еще активнее начал перетягивать меня в свою команду.
"Министр обороны где-то с бабами развлекался"
— А как Брежнев вас перетягивал?
— В 1966 году, перед двадцать третьим съездом КПСС, Брежнев сказал, что мне уже надо быть в руководстве партии. Что от меня требовалось, было очевидно. На этом съезде я был "забойщиком": предлагал президиум съезда, возглавлял счетную комиссию, выступал первым после доклада Брежнева. И я должен был задать тон остальным выступлениям. Воздать должное мудрости Леонида Ильича и тому подобное. Но это же было раздувание нового культа. И я ответил Брежневу, что мне и в Москве работы хватает. В моем выступлении не было славословий Брежневу. И остальные решили, что так решено в ЦК, и выступали в том же ключе. Конечно, Леониду Ильичу это не понравилось. Потом ко мне домой приходили его люди и за обедом говорили, что Леонид Ильич волнуется. Надо его авторитет поднимать, и Москва должна это первой делать. Я ответил: "Я за то, чтобы поднимать авторитет генерального секретаря. Но по делам. А раздувание авторитета на пустом месте может его только подорвать". Ему, конечно, тут же все докладывали. Хотя он и без этого был в курсе моих настроений.
"В узком кругу обсуждали, кто будет первым секретарем вместо Хрущева. Шелепин (слева) предложил Брежнева. Я говорю: 'Может, я его плоховато знаю, но у меня такое впечатление, что Брежнев не справится'" |
— Определенно. Прихожу, скажем, утром, а секретарша докладывает: приходили телефонисты, всю ночь провозились в кабинете. Зачем? Ведь все работало нормально. Значит, новые жучки поставили. У меня был друг, декан факультета в МВТУ. Сидим с ним в кабинете, разговариваем. Дело было в декабре 1966 года. "Пленум,— говорю,— сегодня начался. Но в общем-то, пошли отсюда". Вышли. Он удивился: "Ты думаешь, тебя слушают?" Я в этом был уверен, а он сомневался. "Давай поставим эксперимент",— говорю. Пошли обратно в кабинет. Я опять начинаю про пленум: "Леонид Ильич сказал сегодня такую речь, дал глубокий анализ международного положения. Просто чудесное выступление". Минут пятнадцать проходит — Брежнев звонит: "Коль, ну как тебе мое выступление?" У моего друга от удивления челюсть отвисла. Повторяю Брежневу то, что сказал для прослушки. Он страшно доволен, предложил и мне выступить на следующий день. "А как ты думаешь,— спрашивает,— Гречко должен выступить?" "Мне кажется,— говорю,— что отрывать внешнюю политику от обороноспособности страны нельзя". Начали искать министра обороны и до утра найти его не могли. Как говорил мне Семичастный, Гречко где-то с бабами развлекался. Представляете? Выступил он экспромтом так, что уши вяли.
Около Брежнева собирались люди, которые были неспособны и недостойны руководить страной. Кириленко тот же. Он в политбюро курировал Москву. Приходишь к нему — а он травит, травит, травит байки. Перейдешь к делам, он сразу: "Да сходи сам с этим вопросом к Леониду Ильичу. Мне он откажет, а тебе нет". И я понимал, что с этой командой мне не по пути.
— Но ведь и Брежнев это понимал...
— Конечно. И пытался найти выход в своем стиле. Снять меня с работы было не за что. Дела в Москве шли успешно. Мы добились годового роста производства в 7,2%. У нас не осталось ни одного предприятия, не выполняющего планов. За два года сняли проблему с детскими садами, настроили парикмахерских-стекляшек по всей Москве, Косыгин помог нам закупить американское оборудование для химчисток. Поэтому меня нужно было переместить туда, где бы я завалил работу. Брежнев как-то позвал меня и говорит: "Коль, есть предложение назначить тебя первым замом к Андрею Андреевичу Громыко". Но первый зам в МИДе — это рабочая лошадка. А у меня опыта дипломатической работы — ноль. Я отказался.
Journal information