Оригинал взят у 
mamlas в Каммингс-аут в СССР 30-х, или Плохо об СССР можно только бредить...
Ещё СССР 30-х здесь, здесь и здесь
«Россия? Это болезнь такая?»
В издательстве Европейского университета в Санкт-Петербурге вышли путевые заметки американского поэта-авангардиста Эдварда Эстлина Каммингса, посетившего Советский Союз в начале 1930-х / Статья 2013 года
В четверг [28 ноября 2013 года] в московском книжном магазине «Фаланстер» прошла презентация первого русскоязычного научного издания классика американского авангарда Эдварда Эстлина Каммингса — «Приключения нетоварища Кемминкза в Стране Советов: Каммингс и Россия». ©
Ещё иностранцы в СССР здесь, здесь и здесь
Эдвард Каммингс
В книге публикуются избранные главы его экспериментального романа-травелога «Эйми, или Я есмь» о Советской России, увидевшего свет в 1933 году.
Издание снабжено вступительной статьей, растолковывающей чрезвычайно запутанный авторский текст, многочисленными приложениями и комментариями. Сто иллюстраций позволяют точнее передать атмосферу советской России, какой ее видел Каммингс. В «Фаланстере» книгу представили ее составители, комментаторы и переводчики — Владимир Фещенко и Эмили Райт.
В англо-американской литературоведческой традиции за Каммингсом закрепился статус minor major poet — «малого великого»; он остается одним из наименее изученных значимых поэтов XX века. Тем не менее он признается таким же «освободителем слова» и революционером стихосложения, как Гийом Аполлинер во Франции и Велимир Хлебников в России.
Каммингс родился в 1894 году в Кембридже, штат Массачусетс. Уже в детстве он начал писать стишки, делать скетчи и зарисовки, отличавшиеся странными играми с пунктуацией и орфографией. В 1917 году его стихи опубликовали в сборнике «Восемь гарвардских поэтов», куда вошли также тексты Джона Дос Пассоса, ставшего одним из ближайших друзей Каммингса. В том же году товарищи пересекли Атлантику, чтобы стать добровольцами медицинской службы во Франции.
В Старом Свете Каммингс прослужил пять месяцев, после чего был арестован по подозрению в шпионаже в пользу Германии. С фронта писателя отправили в концентрационный лагерь для интернированных в Нормандии, и этот опыт лег в основу его первого биографического романа «Громадная камера». Об изданной в 1922 году книге с восхищением отзывались Хемингуэй и Фицджеральд; оба сравнивали ее с другой вершиной англоязычного модернизма — «Улиссом» Джеймса Джойса.
В 1927 году у Каммингса вышла пьеса «Him» (не переведена на русский), которая во многом предвосхитила техники Беккета, Брехта и Хармса.
В 1920—30-х годах Каммингс много путешествовал по миру, регулярно заезжая в Париж, где познакомился с лидером французского дадаизма и сюрреализма Луи Арагоном и его супругой Эльзой Триоле. Тот с восхищением рассказывал американцу о своей поездке на конференцию революционных писателей в Харькове; в те годы многие западные интеллектуалы еще видели в советском строе альтернативу переживающему Великую депрессию капиталистическому миру. Например, американский писатель и журналист Линкольн Стеффенс после посещения России в 1919 году писал: «Я видел будущее, и оно работает». Воспевал Октябрьскую революцию и Дос Пассос, описывавший ее как «исход из порочного круга капитализма».
Составители монографии приводят характерную цитату из книги американского историка и писателя Рене Фюлёп-Миллера: «Проблема большевизма выходит далеко за пределы узкого горизонта политических симпатий и антипатий. Принимать его или отвергать — значит отвергать или принимать всю европейскую культуру. Претензия большевизма не в том, что он может немедленно и незамедлительно осуществить все незапамятные цели человеческих устремлений, все то, к чему стремились мыслители всех времен, что мученики демонстрировали своим примером в жизни и смерти, — то есть искупление и человеческое счастье. Его учения предлагают не смутную надежду утешения в другом и лучшем мире будущего, а заповедь непосредственной и конкретной реализации этого лучшего мира здесь и сейчас».
Эльза Триоле и Луи Арагон
Заинтригованный рассказами о «советской мечте», 10 мая 1931 году Каммингс садится на поезд Париж — Москва и отправляется в гости к старшей сестре Эльзы Триоле — Лиле Брик. Но в СССР он увидит отнюдь не «работающее будущее».
За свою пятинедельную поездку Каммингс встречает не только Лилю и Осипа Брик, но и Всеволода Мейерхольда, Софью Толстую и многих «пролетарских писателей», подробно фиксируя впечатления от разговоров и мест, в которых побывал, — мавзолея Ленина, собора Василия Блаженного, московских ресторанов и театров. Язык заметок Каммингса не похож ни на один из известных прозаических стилей англо-американской традиции, отмечают авторы монографии.
«Дневник Каммингса отличается от всех известных путевых заметок своим экспериментальным стилем, скрещенным с иронией. Особенность книги в том, что ее можно прочитать и абсолютно не понять, о чем она», — говорит Эмили Райт.
Райт отметила, что Каммингс — далеко не первый писатель, который путешествовал по России и сильно ее критиковал. Традиция путевых заметок о России восходит к XVI веку и отчетам первых посетивших Московию дипломатов. С XVIII века в Россию потянулись уже литераторы и интеллектуалы; в частности просветителю Дени Дидро приписывают фразу: «Русские сгнили, так и не созрев».
Наблюдавший Россию почти за сто лет до Каммингса маркиз де Кюстин писал, что ему пришлось путешествовать по стране, где нет дорог, гостиниц, кроватей, хлеба, вина, воды и так далее, — составленный французским аристократом список того, чего нет в России, чрезвычайно длинен. Чтобы жить здесь, нужно иметь «тело из стали и адскую волю», а русский темперамент создан для «досрочного ада», писал де Кюстин в 1839 году.
У Каммингса же Россия ассоциируется не только с адом, но и с болезнью. В дневнике его содержится следующий диалог:
— Не скажите ли что-нибудь? О России?
— России? Это болезнь такая?
— Разве?
— Не знаю. У меня нет такой.
— Да ладно: ты в ней находишься.
_______
С разрешения издательства Европейского университета в Санкт-Петербурге «Русская планета» публикует отрывок записи из дневника Каммингса от 12 мая 1931 года: в этот день писатель сошел с поезда в Москве.
_______
Выжили? Въезжали? Когда-куда? — Ах, еще не поздно для завтрака (кричит, весело пошатываясь около своего встречателя и излучая в заросший космос полей и лесов, швейцарец) ведь у нас «un heure de retard». Я устремляюсь к оленям в снегу (пробуряя пугающе-гигиеничный спальный вагон полный американцев) и вскоре сталкиваюсь с черной рубашкой, без галстука; запачканный унылый костюм: волосы назад гривой — точь-в-точь Троцкий. Также шумно поедающая сидит парочка по видимости из Кембриджа, Масс, но на деле из СССР дамочек, с лошадиными зубами и взлохмаченными кавалерами; эта несимпатичная группка на самом деле кажется почти более чем механически оживленной (Да вы что, разве la regime sovietique вручает всем особо уродливым немужикам отпуск?) А чай хорош.
Спустя какое-то время после изрядного заточения (в ранее упомянутой отполированной дрема-машине 1-го класса — оба конца были заперты могучими ключами ввиду опасной близости станции; опрятный немец норовил залезть на такой даже более усердно, чем я норовил вылезти) «доброе утро» любезно говорит мой фотооткрыточный русский. «Доброе утро» говорю я... «Besetzt» увещевает русский (пока я пытаюсь Нный раз) после чего быльевщик — карты ему в руки — хватает меня за плечи, вальсирует меня к другому концу вагона, тычет, приседает, машет, подмигивает, где-то-тамствует... Между прочим, Г-н швейцарец собирается внести одну важную коррективу: он непростительно ошибся: оказывается, наш беспрекословно невинный и неоспоримо превосходный поезд все-таки не опаздывает (как такое могло быть, товарищ?). Нет; с зимним временем покончено (что объясняет до сих пор странный факт, что круглый авторийский сотрапезник вынудил меня перевести часы на два часа вперед). «Pays magnifique, n’est-ce pas?» кричит встреченный. Правду говоря, цинично отвечаю я, это напоминает мне о — он ушел: его встречатель выманил его опять... очевидно я пахну буржуа.
поезда. Бесполез(д)ность поезда Растягивается. Беспо(л)ездность поезда растягивается В. Беспоездность поезда растягивается в Бесконечность. Беспо(л)ез(д)ность Поезда Растягивается В Бесконечность исчезает!
москва?
«Dadada» от заряженной фотокарточки — живо (смотри) выходит швейцарец-со-свитой (увы, даже без прощального кивка). Ниша уступает свою добычу. Я печатная машинка рюкзак чемодан все валятся друг на друга, сообща добиваясь наших личных свобод в расчете на не совсем большую (но и не то чтобы особенно маленькую) станцию. Ох и попаду я в заваруху, если он не возьмет в свою незнакомую голову явиться, этот выдающийся русский писатель; товарищ, для которого у меня расфуфыренная коробка шоколадных конфет — парень, которому покорно я послал телеграмму, написанную и подписанную тем выдающимся русским-в-Париже прозаиком (которому был представлен этой как ее, прелестная женщина, для чьей прославленной сестры везу все эти модные журналы и весь этот шикарный парфюм)? Положим, он просто не будем там, чтобы приветствовать своего брата по литературе, иначе говоря, меня? Это было бы и в самом деле забавно. Но кое-что было бы еще забавнее! Допустим, он явится, но никто из нас друг друга не узнает (кажется, когда я задумываюсь, достаточно вероятным; ведь мы оба не имеем ни малейшего представления, как мы выглядим). Впрочем, собаки останутся собаками, и Павлов при помощи фонарных столбов, возможно, откроет какой-нибудь новейший рефлекс узнавания; при этом, ежели фонари не сработают, наш герой может с тем же успехом спросить некоторых почтенновыглядящих товарищей, не совпадают ли они с безымянной знаменитостью, которая должна направить свои весьма небезошибочные стопы (если бы только все тут не выглядили такими одинаково выдающимися, мягко говоря!). Я приближаюсь к нервному типу, который немного выше божественной середины
Извините: Вы Такой-сякой?
вряд ли, хотя он бздит бровью. (Это было и лучшее что я мог выдать по-русски). Пробую дальше мужичок, только что вывалившийся из воздушного шара в стакан с простоквашей
Прошу прощения: Вы не Такой-сякой?
категорически nyet. Еще раз — наудачу. И на этот раз я выбираю сравнительно невыдающегося товарища; который, может, спит, а может придурковатый, а может нет, а может и то и другое
Приношу свои извинения: Вы Такой-сякой?
кажется, не понимает. Делаю повторный запрос; ничего не происходит. Я воспаряю до Гейне — и свет брезжит; лицо открывается, сжимается, и на совершенном американском говорит
Нн-нн
После чего отворачивает свою так называемую спину.
<...>
... вдруг целая вселенная
останавливается —
отправившись, трио выпутывает себя из посторонних ног и рук; чтобы (неуклюже) выступить, на улицу.
Не— указывает: надпись ИНТУРИСТ.
опять: тревожно роскошная конструкция, может быть, крематорий? «А это Отель Метрополь».
«Дороговато» слабо сопротивляюсь я, пока (с кистеизвивом adieu) ББ уплывает в сторону оазиса.
«О-нет, только не в valyootah — что ж, до свидания: а как Вас зовут? Кем-мин-кз?» и мило мне улыбнулся
<...>
«У вас есть комнаты?» сказал я.
«Да» (вовсе не неприветливо).
«Сколько стоит?»
«пять долларов. Но это включает завтрак».
«Пять... рыжий-лис наклоняется ко мне. Почему вы хотите в Россию?
Потому что я никогда там не был.
(Он сползает, приходит в себя). Вам интересны экономические и социологические проблемы?
нет.
Вы, наверное, в курсе, что там была смена власти в последние годы?
да (говорю я, не в силах сдержать улыбку).
И Ваши симпатии не на стороне социализма?
я могу быть совершенно откровенен?
Пожалуйста!
Я почти ничего не знаю об этих важных делах и еще меньше мне до них дело.
(Его взгляд одобряет мой ответ). А до чего Вам есть дело?
до моей работы.
До писательства, то есть?
и рисования
А что пишете?
главным образом стихи; немного прозу
Значит, Вы едете в Россию как писатель и художник? Так?
нет; я еду сам как таковой.
(Почти улыбка). Вы понимаете, что ехать туда, как Вы говорите, Самому по себе будет дорого стоить?
Так мне сказали.
Я должен Вас честно предупредить (говорит рыжеволосый представитель Советского посольства в Париже), что дело именно так и обстоит. Поездка в Россию с Вашими намерениями не имела бы смысла с любой точки зрения. Самый лучший вариант для Вас был бы ехать в качестве члена какой-то организации —
но, насколько мне известно, я не член никакой организации.
В таком случае Вам нужно ехать как турист. И я не только с точки зрения финансов говорю: понимаете ли Вы, что без какого-либо руководства Вы ничего не увидите, тем более не поймете?
Я не понимаю, на что Вы намекаете. Но —
да? (настаивает он).
Опять же искренне —
Ну?
Я готов рискнуть... Долларов?»
«в день».
«А, в день. Гм».
«Но у вас valyootah» (эта серьезная хворь).
«Быть может» мрачно намекнул шотландский потомок «стоило бы... как называется это — Volks: они могут знать что-нибудь подешевле».
«Может быть».
«Могли бы Вы дать мне адрес?»
«Да». Смотрит в своеобразную энциклопедию: тщательно переводит что-то на клочке бумаге и передает мне. Название улицы — незнакомо... почему? Потому что в Майо’с Марин Баре 1 сверхблагодетельный обитатель Кембриджа Масс (зимующий по полгода в году в России, сочиняющей тем временем труд о театре) дал мне свою визитку, украсив сперва ее обратную сторону названием (Volks) и адресом (который, кажется, не совпадает с тем, что у меня сейчас в руках) московского передового «Общества борьбы с неправильным руководством иностранцев». — Наш шарящий по карманам герой наконец эксгумирует дар Г—на Сочинителя, замечая «тут один американец живет: не знаю, здесь ли он сейчас...»
«пожалуйста» сказал служащий, взяв (до того как я успел сравнить адреса) визитку и перевернув ее. «Да» сказал он, прочтя фамилию личности благодетеля, «я думаю, он живет здесь».
«?» (Мое здесь означало СССР; его — Отель Метрополь).
«Позвонить ему?»
«конечно» (прям-таки сконфуженно)
«...он сейчас спустится». И время стонет во сне времени... и профессионально поставленный голос почти раздраженно вопрошает «ну что же Вы меня не узнаете?», тут же добавляя «я думал Вы русский: дело в кепке — как Вы догадались, что тут все такие носят? Да, конечно, Ленин начал первым. Вы один? О боже, кажется, в Париже на стоянке столько жен — кстати, прошу прощения, не понял, что эта прелестная дама... Вы пропустили первое мая? Боже. Но как же Вы все-таки нашли мой адрес? Нет, не совсем? Ну! Странно все-таки, какие вещи случаются. Пойдемте, давайте: нам нужно поговорить — не будем ждать лифта: Вы заметите» (сереющим тоном) «что степень эффективности настолько... не то чтобы они не совершали чудес!» (вместе взбирается группа чуть менее мраморных-или-что-то — вроде) «Видится ту надпись — pair, rook, mah, care? Парикмахер, значит. Он отличный цирюльник, между прочим, если захотите подстричься. Так, что я хотел сказать — а да, вы будете замечать множество слов, заимствованных из других языков, русский полон ими —»
<...>
«Россия? Это болезнь такая?»
В издательстве Европейского университета в Санкт-Петербурге вышли путевые заметки американского поэта-авангардиста Эдварда Эстлина Каммингса, посетившего Советский Союз в начале 1930-х / Статья 2013 года
В четверг [28 ноября 2013 года] в московском книжном магазине «Фаланстер» прошла презентация первого русскоязычного научного издания классика американского авангарда Эдварда Эстлина Каммингса — «Приключения нетоварища Кемминкза в Стране Советов: Каммингс и Россия». ©
Ещё иностранцы в СССР здесь, здесь и здесь
Эдвард Каммингс
В книге публикуются избранные главы его экспериментального романа-травелога «Эйми, или Я есмь» о Советской России, увидевшего свет в 1933 году.
Издание снабжено вступительной статьей, растолковывающей чрезвычайно запутанный авторский текст, многочисленными приложениями и комментариями. Сто иллюстраций позволяют точнее передать атмосферу советской России, какой ее видел Каммингс. В «Фаланстере» книгу представили ее составители, комментаторы и переводчики — Владимир Фещенко и Эмили Райт.
Каммингс родился в 1894 году в Кембридже, штат Массачусетс. Уже в детстве он начал писать стишки, делать скетчи и зарисовки, отличавшиеся странными играми с пунктуацией и орфографией. В 1917 году его стихи опубликовали в сборнике «Восемь гарвардских поэтов», куда вошли также тексты Джона Дос Пассоса, ставшего одним из ближайших друзей Каммингса. В том же году товарищи пересекли Атлантику, чтобы стать добровольцами медицинской службы во Франции.
В Старом Свете Каммингс прослужил пять месяцев, после чего был арестован по подозрению в шпионаже в пользу Германии. С фронта писателя отправили в концентрационный лагерь для интернированных в Нормандии, и этот опыт лег в основу его первого биографического романа «Громадная камера». Об изданной в 1922 году книге с восхищением отзывались Хемингуэй и Фицджеральд; оба сравнивали ее с другой вершиной англоязычного модернизма — «Улиссом» Джеймса Джойса.
В 1927 году у Каммингса вышла пьеса «Him» (не переведена на русский), которая во многом предвосхитила техники Беккета, Брехта и Хармса.
В 1920—30-х годах Каммингс много путешествовал по миру, регулярно заезжая в Париж, где познакомился с лидером французского дадаизма и сюрреализма Луи Арагоном и его супругой Эльзой Триоле. Тот с восхищением рассказывал американцу о своей поездке на конференцию революционных писателей в Харькове; в те годы многие западные интеллектуалы еще видели в советском строе альтернативу переживающему Великую депрессию капиталистическому миру. Например, американский писатель и журналист Линкольн Стеффенс после посещения России в 1919 году писал: «Я видел будущее, и оно работает». Воспевал Октябрьскую революцию и Дос Пассос, описывавший ее как «исход из порочного круга капитализма».
Составители монографии приводят характерную цитату из книги американского историка и писателя Рене Фюлёп-Миллера: «Проблема большевизма выходит далеко за пределы узкого горизонта политических симпатий и антипатий. Принимать его или отвергать — значит отвергать или принимать всю европейскую культуру. Претензия большевизма не в том, что он может немедленно и незамедлительно осуществить все незапамятные цели человеческих устремлений, все то, к чему стремились мыслители всех времен, что мученики демонстрировали своим примером в жизни и смерти, — то есть искупление и человеческое счастье. Его учения предлагают не смутную надежду утешения в другом и лучшем мире будущего, а заповедь непосредственной и конкретной реализации этого лучшего мира здесь и сейчас».
Эльза Триоле и Луи Арагон
Заинтригованный рассказами о «советской мечте», 10 мая 1931 году Каммингс садится на поезд Париж — Москва и отправляется в гости к старшей сестре Эльзы Триоле — Лиле Брик. Но в СССР он увидит отнюдь не «работающее будущее».
За свою пятинедельную поездку Каммингс встречает не только Лилю и Осипа Брик, но и Всеволода Мейерхольда, Софью Толстую и многих «пролетарских писателей», подробно фиксируя впечатления от разговоров и мест, в которых побывал, — мавзолея Ленина, собора Василия Блаженного, московских ресторанов и театров. Язык заметок Каммингса не похож ни на один из известных прозаических стилей англо-американской традиции, отмечают авторы монографии.
«Дневник Каммингса отличается от всех известных путевых заметок своим экспериментальным стилем, скрещенным с иронией. Особенность книги в том, что ее можно прочитать и абсолютно не понять, о чем она», — говорит Эмили Райт.
Структура дневника отсылает к «Божественной комедии» Данте. Советский Союз предстает адом, населенным измученными призраками и злыми духами. И один из главных демонов здесь — «дьявольское» туристическое бюро «Интурист».
Райт отметила, что Каммингс — далеко не первый писатель, который путешествовал по России и сильно ее критиковал. Традиция путевых заметок о России восходит к XVI веку и отчетам первых посетивших Московию дипломатов. С XVIII века в Россию потянулись уже литераторы и интеллектуалы; в частности просветителю Дени Дидро приписывают фразу: «Русские сгнили, так и не созрев».
Наблюдавший Россию почти за сто лет до Каммингса маркиз де Кюстин писал, что ему пришлось путешествовать по стране, где нет дорог, гостиниц, кроватей, хлеба, вина, воды и так далее, — составленный французским аристократом список того, чего нет в России, чрезвычайно длинен. Чтобы жить здесь, нужно иметь «тело из стали и адскую волю», а русский темперамент создан для «досрочного ада», писал де Кюстин в 1839 году.
У Каммингса же Россия ассоциируется не только с адом, но и с болезнью. В дневнике его содержится следующий диалог:
— Не скажите ли что-нибудь? О России?
— России? Это болезнь такая?
— Разве?
— Не знаю. У меня нет такой.
— Да ладно: ты в ней находишься.
_______
С разрешения издательства Европейского университета в Санкт-Петербурге «Русская планета» публикует отрывок записи из дневника Каммингса от 12 мая 1931 года: в этот день писатель сошел с поезда в Москве.
_______
Выжили? Въезжали? Когда-куда? — Ах, еще не поздно для завтрака (кричит, весело пошатываясь около своего встречателя и излучая в заросший космос полей и лесов, швейцарец) ведь у нас «un heure de retard». Я устремляюсь к оленям в снегу (пробуряя пугающе-гигиеничный спальный вагон полный американцев) и вскоре сталкиваюсь с черной рубашкой, без галстука; запачканный унылый костюм: волосы назад гривой — точь-в-точь Троцкий. Также шумно поедающая сидит парочка по видимости из Кембриджа, Масс, но на деле из СССР дамочек, с лошадиными зубами и взлохмаченными кавалерами; эта несимпатичная группка на самом деле кажется почти более чем механически оживленной (Да вы что, разве la regime sovietique вручает всем особо уродливым немужикам отпуск?) А чай хорош.
Спустя какое-то время после изрядного заточения (в ранее упомянутой отполированной дрема-машине 1-го класса — оба конца были заперты могучими ключами ввиду опасной близости станции; опрятный немец норовил залезть на такой даже более усердно, чем я норовил вылезти) «доброе утро» любезно говорит мой фотооткрыточный русский. «Доброе утро» говорю я... «Besetzt» увещевает русский (пока я пытаюсь Нный раз) после чего быльевщик — карты ему в руки — хватает меня за плечи, вальсирует меня к другому концу вагона, тычет, приседает, машет, подмигивает, где-то-тамствует... Между прочим, Г-н швейцарец собирается внести одну важную коррективу: он непростительно ошибся: оказывается, наш беспрекословно невинный и неоспоримо превосходный поезд все-таки не опаздывает (как такое могло быть, товарищ?). Нет; с зимним временем покончено (что объясняет до сих пор странный факт, что круглый авторийский сотрапезник вынудил меня перевести часы на два часа вперед). «Pays magnifique, n’est-ce pas?» кричит встреченный. Правду говоря, цинично отвечаю я, это напоминает мне о — он ушел: его встречатель выманил его опять... очевидно я пахну буржуа.
поезда. Бесполез(д)ность поезда Растягивается. Беспо(л)ездность поезда растягивается В. Беспоездность поезда растягивается в Бесконечность. Беспо(л)ез(д)ность Поезда Растягивается В Бесконечность исчезает!
москва?
«Dadada» от заряженной фотокарточки — живо (смотри) выходит швейцарец-со-свитой (увы, даже без прощального кивка). Ниша уступает свою добычу. Я печатная машинка рюкзак чемодан все валятся друг на друга, сообща добиваясь наших личных свобод в расчете на не совсем большую (но и не то чтобы особенно маленькую) станцию. Ох и попаду я в заваруху, если он не возьмет в свою незнакомую голову явиться, этот выдающийся русский писатель; товарищ, для которого у меня расфуфыренная коробка шоколадных конфет — парень, которому покорно я послал телеграмму, написанную и подписанную тем выдающимся русским-в-Париже прозаиком (которому был представлен этой как ее, прелестная женщина, для чьей прославленной сестры везу все эти модные журналы и весь этот шикарный парфюм)? Положим, он просто не будем там, чтобы приветствовать своего брата по литературе, иначе говоря, меня? Это было бы и в самом деле забавно. Но кое-что было бы еще забавнее! Допустим, он явится, но никто из нас друг друга не узнает (кажется, когда я задумываюсь, достаточно вероятным; ведь мы оба не имеем ни малейшего представления, как мы выглядим). Впрочем, собаки останутся собаками, и Павлов при помощи фонарных столбов, возможно, откроет какой-нибудь новейший рефлекс узнавания; при этом, ежели фонари не сработают, наш герой может с тем же успехом спросить некоторых почтенновыглядящих товарищей, не совпадают ли они с безымянной знаменитостью, которая должна направить свои весьма небезошибочные стопы (если бы только все тут не выглядили такими одинаково выдающимися, мягко говоря!). Я приближаюсь к нервному типу, который немного выше божественной середины
Извините: Вы Такой-сякой?
вряд ли, хотя он бздит бровью. (Это было и лучшее что я мог выдать по-русски). Пробую дальше мужичок, только что вывалившийся из воздушного шара в стакан с простоквашей
Прошу прощения: Вы не Такой-сякой?
категорически nyet. Еще раз — наудачу. И на этот раз я выбираю сравнительно невыдающегося товарища; который, может, спит, а может придурковатый, а может нет, а может и то и другое
Приношу свои извинения: Вы Такой-сякой?
кажется, не понимает. Делаю повторный запрос; ничего не происходит. Я воспаряю до Гейне — и свет брезжит; лицо открывается, сжимается, и на совершенном американском говорит
Нн-нн
После чего отворачивает свою так называемую спину.
<...>
... вдруг целая вселенная
останавливается —
отправившись, трио выпутывает себя из посторонних ног и рук; чтобы (неуклюже) выступить, на улицу.
Не— указывает: надпись ИНТУРИСТ.
опять: тревожно роскошная конструкция, может быть, крематорий? «А это Отель Метрополь».
«Дороговато» слабо сопротивляюсь я, пока (с кистеизвивом adieu) ББ уплывает в сторону оазиса.
«О-нет, только не в valyootah — что ж, до свидания: а как Вас зовут? Кем-мин-кз?» и мило мне улыбнулся
<...>
«У вас есть комнаты?» сказал я.
«Да» (вовсе не неприветливо).
«Сколько стоит?»
«пять долларов. Но это включает завтрак».
«Пять... рыжий-лис наклоняется ко мне. Почему вы хотите в Россию?
Потому что я никогда там не был.
(Он сползает, приходит в себя). Вам интересны экономические и социологические проблемы?
нет.
Вы, наверное, в курсе, что там была смена власти в последние годы?
да (говорю я, не в силах сдержать улыбку).
И Ваши симпатии не на стороне социализма?
я могу быть совершенно откровенен?
Пожалуйста!
Я почти ничего не знаю об этих важных делах и еще меньше мне до них дело.
(Его взгляд одобряет мой ответ). А до чего Вам есть дело?
до моей работы.
До писательства, то есть?
и рисования
А что пишете?
главным образом стихи; немного прозу
Значит, Вы едете в Россию как писатель и художник? Так?
нет; я еду сам как таковой.
(Почти улыбка). Вы понимаете, что ехать туда, как Вы говорите, Самому по себе будет дорого стоить?
Так мне сказали.
Я должен Вас честно предупредить (говорит рыжеволосый представитель Советского посольства в Париже), что дело именно так и обстоит. Поездка в Россию с Вашими намерениями не имела бы смысла с любой точки зрения. Самый лучший вариант для Вас был бы ехать в качестве члена какой-то организации —
но, насколько мне известно, я не член никакой организации.
В таком случае Вам нужно ехать как турист. И я не только с точки зрения финансов говорю: понимаете ли Вы, что без какого-либо руководства Вы ничего не увидите, тем более не поймете?
Я не понимаю, на что Вы намекаете. Но —
да? (настаивает он).
Опять же искренне —
Ну?
Я готов рискнуть... Долларов?»
«в день».
«А, в день. Гм».
«Но у вас valyootah» (эта серьезная хворь).
«Быть может» мрачно намекнул шотландский потомок «стоило бы... как называется это — Volks: они могут знать что-нибудь подешевле».
«Может быть».
«Могли бы Вы дать мне адрес?»
«Да». Смотрит в своеобразную энциклопедию: тщательно переводит что-то на клочке бумаге и передает мне. Название улицы — незнакомо... почему? Потому что в Майо’с Марин Баре 1 сверхблагодетельный обитатель Кембриджа Масс (зимующий по полгода в году в России, сочиняющей тем временем труд о театре) дал мне свою визитку, украсив сперва ее обратную сторону названием (Volks) и адресом (который, кажется, не совпадает с тем, что у меня сейчас в руках) московского передового «Общества борьбы с неправильным руководством иностранцев». — Наш шарящий по карманам герой наконец эксгумирует дар Г—на Сочинителя, замечая «тут один американец живет: не знаю, здесь ли он сейчас...»
«пожалуйста» сказал служащий, взяв (до того как я успел сравнить адреса) визитку и перевернув ее. «Да» сказал он, прочтя фамилию личности благодетеля, «я думаю, он живет здесь».
«?» (Мое здесь означало СССР; его — Отель Метрополь).
«Позвонить ему?»
«конечно» (прям-таки сконфуженно)
«...он сейчас спустится». И время стонет во сне времени... и профессионально поставленный голос почти раздраженно вопрошает «ну что же Вы меня не узнаете?», тут же добавляя «я думал Вы русский: дело в кепке — как Вы догадались, что тут все такие носят? Да, конечно, Ленин начал первым. Вы один? О боже, кажется, в Париже на стоянке столько жен — кстати, прошу прощения, не понял, что эта прелестная дама... Вы пропустили первое мая? Боже. Но как же Вы все-таки нашли мой адрес? Нет, не совсем? Ну! Странно все-таки, какие вещи случаются. Пойдемте, давайте: нам нужно поговорить — не будем ждать лифта: Вы заметите» (сереющим тоном) «что степень эффективности настолько... не то чтобы они не совершали чудес!» (вместе взбирается группа чуть менее мраморных-или-что-то — вроде) «Видится ту надпись — pair, rook, mah, care? Парикмахер, значит. Он отличный цирюльник, между прочим, если захотите подстричься. Так, что я хотел сказать — а да, вы будете замечать множество слов, заимствованных из других языков, русский полон ими —»
<...>
Станислав Наранович
«Русская планета», 29 ноября 2013
«Русская планета», 29 ноября 2013
Journal information