«Если я не могу сказать, что хочу, то просто бросаю работу»
Шеф московского бюро телеканала ORF (Австрия) Карола Шнайдер — о давлении на СМИ, журналистской этике и похожести Давоса и Саранска / ЧМ-2018 в регионах / Мордовия
Во время матчей ЧМ–2018 по футболу в столице Мордовии побывали, наверное, не меньше тысячи иностранных журналистов, которые для миллионов человек в своих странах рассказали о таком маленьком городке в центре России. ©
Карола Шнайдер со своей съемочной группой изучает Саранск. Фото предоставлено Каролой Шнайдер
Денис Тюркин пообщался с австрийской журналисткой Каролой Шнайдер, работавшей в Париже, Цюрихе, а сейчас возглавляющей московский офис главной телерадиокомпании Австрии Osterreichischer Rundfunk (ORF) и сделавшей сюжет о Саранске.
Почему в России нет демократии? За что можно любить нашу страну? Как футбол может изменить нас? Об этом — в материале.
«С»: Когда беседую с коллегами, всегда задумываюсь: это не глупо, когда журналист берет интервью у журналиста?
— Смотря как. Я иногда тоже беру у коллег интервью. Но смотрите. Если, к примеру, мы приедем на саммит Трамп — Путин и будем спрашивать мнение друг друга вместо того, чтобы привлекать политологов и других экспертов, это будет странно. Но если один журналист будет интересоваться у коллеги из другой страны положением дел у себя на родине, то он как бы берет мнение эксперта…
«С»: То есть сейчас у нас с вами нормально все?
— Очень даже нормально! Признаться, я иногда отказываю в интервью. Государственным СМИ в России, государственным телеканалам…
«С»: Хотя вы, по сути, сами представляете государственный телеканал, только другой страны…
— Мы общественно-правовое телевидение, принадлежащее не государству, а всем австрийцам. Мы получаем от населения сборы, которые все домохозяйства обязаны платить. По внутреннему уставу и по закону мы обязаны быть объективными, освещать событие со всех сторон. Это прямо прописано. И если мы даем интервью какому-то СМИ с явно пропагандистским уклоном, мы перестаем быть объективными. Потому что понимаем: мы являемся для этого СМИ неким инструментом пропаганды. И тогда у нас могут возникнуть сложности с работодателем. Чтобы, например, принять участие в какой-то программе Первого канала, я должна получить разрешение своего руководства в Вене. Но я не довожу до этого этапа, а просто отказываюсь, потому что не верю российскому ТВ.
«С»: Вы упомянули термин «пропаганда». А как отличить пропаганду от объективной информации?
— Очень сложный вопрос! Пожалуй, когда все преподносится однобоко, это и есть пропаганда. Когда озвучивается позиция только одной стороны, например, правительства, а другого мнения нет, тогда это пропаганда. В Европе тоже освещают позицию правительства, но еще и обязательно оппозиции. Причем не марионеточной, а реальной, которая всегда критикует правительство. В общем, должно быть несколько разнонаправленных источников. Читатель, зритель, слушатель сам должен сделать оценку, а не проглотить уже сфабрикованное мнение.
«С»: Вы переводчик по образованию, владеете русским и французским. Почему выбрали наш язык?
— У меня вообще не было никаких отношений с Россией. Ни предков, ни родственников. Я просто любила разные языки. И однажды, когда мне было 16 лет, во время каникул случайно попала на бесплатные курсы русского языка, организованные местным профсоюзом. Такая вот образовательная программа. И вдруг я поняла, что это мое. Захотелось попасть в ту страну, где говорят на этом языке. Изначально желала стать переводчиком, чтобы путешествовать по всему миру, работать на больших конференциях. Но вскоре поняла, что не хочу повторять за кем-то слова. Уже во время учебы в университете в Инсбруке я приняла участие в программах обмена студентов. Так в 1992 году попала в Москву…
«С:» Это же переломный момент в истории столицы России и страны в целом. Что вы тогда увидели?
— Чисто Советский Союз. Пробыла в Москве недолго, но вернулась уже в феврале 1993 года. Помню, было минус 20 и я вышла на пробежку. Что меня поразило — это люди. Поэтому спустя годы я приехала в Россию работать.
«С»: Чем поразили наши люди?
— Отношением к жизни. Жизнь была плохая, бедная, но у всех была невероятная надежда на будущее. Вот это чувство надежды можно было физически ощущать. Люди верили, что все у них будет хорошо, что они строят свое светлое будущее. Что границы открыты, что они будут путешествовать, что у них будет нормальная страна. Тогда же ничего в магазинах не было, пустые полки. А я жила на квартире у московской семьи. Сын у них женился, и переехал в другое место, потому я на время учебы заняла его комнату. Так вот, и хозяйка, и хозяин были с очень высоким уровнем образования, но кому они нужны были в 1990-е годы?! Она — химик, он — программист. Доллары, которые я платила за жилье, очень им помогли, так как с деньгами тогда у людей было очень плохо. Так вот… Сейчас я понимаю, что надежда была у жителей крупных городов вроде Москвы. В провинции ощущения были иного толка. Для этих развал Советского Союза казался катастрофой. Но те, с кем я тогда общалась, с москвичами, думали иначе. Они были настолько открытыми, несмотря на отсутствие денег и продуктов… Я еще тогда была вегетарианка (сейчас уже нет), и найти такую еду было невозможно. Какие-то высохшие куски мяса валялись на полках, и все… Овощей не было. Но люди были поразительно оптимистичными. И меня это восхищало. Тогда я поняла, что хочу здесь работать. В России. Но получилось это только в 2011 году. Карьера развивалась так. Став журналисткой, я рвалась в вашу страну. Но неопытных корреспондентов не посылают за рубеж, поэтому я некоторое время трудилась в Форарльберге в филиале ОРФ. В Австрии в каждой земле есть представительство общественного телевидения… Так вот, после пяти лет работы на родине меня перевели в Париж. Помню, там освещала выборы, в которых участвовал Жак Ширак. Потом перебралась в Цюрих, в Швейцарию, где стала руководить местным офисом. Там отработала восемь лет. Освещала международный форум в Давосе, другие события… Кстати, чем-то Давос, в котором живут 13 тысяч человек, и Саранск схожи. Когда принимают события мирового уровня. И там и там взвинчиваются цены, а население массово сдает жилье гостям. В Давосе, насколько помню, на период экономического форума людей даже в больницах селили. Я не специализировалась на чем-то определенном, ведь в наших корпунктах максимум трудятся три человека. Каждый журналист работает по широкому профилю. Что было интересного в Швейцарии? Эта страна мало влияет на политическую жизнь в Европе, она даже не член Евросоюза. Но я там снимала очень много сюжетов про так называемую прямую демократию. В Швейцарии есть парламент, есть правительство, но никакой закон не принимается без согласия народа.
«С»: Референдумы?
— Да, каждые три месяца. Население этой страны — 8 миллионов человек, почти как в Австрии. Так вот, парламент, получается, должен готовить законопроекты таким образом, чтобы большинство населения согласились. Это очень интересно! Иногда сам народ предлагает свои инициативы, и если собрано необходимое число подписей, инициативой должен заниматься парламент. В общем, там все решается волей народа: от спортивного зала в деревне до уровня налогов. Это уникальный случай в мире. Я слышала, что в Калифорнии в США есть нечто подобное, но то — отдельный штат… Работая в Швейцарии, я уже забыла про Россию, но неожиданно позвонили и сказали: «Ну что, ты все еще хочешь в эту страну? Появилась вакансия руководителя!» Пришлось задуматься. Ведь момент был уже не тот. Планировала завести семью… Но я решила: нельзя отпускать мечту. И поехала в Москву. Сначала на годик, но вот прошло уже семь лет… И я не жалею! Я просто очень люблю Россию. Не политику, а страну, людей. В России не могут отличить политику от страны. Ведь тут как говорят: если Путина не любишь, значит не любишь Россию! Считаю, что это совсем не так. Можно уважать страну, но при этом не соглашаться со многими вещами, что делает правящий режим.
Карола Шнайдер считает, что в России невозможна диктатура. Фото предоставлено Каролой Шнайдер
«С»: За что вы любите нашу страну?
— За людей. Конечно, я не лично знакома со всеми 143 миллионами человек… Но я просто очень люблю россиян за глубокие чувства, которые они умеют высказать. Хотя, может, у меня душа похожа…
«С»: Тот вектор работы, при котором вы работали в Швейцарии, он изменился в России?
— Сейчас я занимаюсь почти исключительно политикой: что делает Путин, как давит на оппозицию, сирийский конфликт, украинский конфликт… Тогда как в Цюрихе снимала сюжеты и про культуру, и про экономику, и про другие сферы жизни. А… Я поняла! Вы спрашиваете, влияет ли на мою работу местное правительство? Нет, не влияет. Считаю, что это очень несправедливо по отношению к российским коллегам. На нас не давят. Мы можем спокойно делать то, что хотим. Я слышала, что одному немецкому коллеге уже звонили, предупреждали. Мол, вот еще будет один подобный сюжет, и с тобой перестанут сотрудничать… Но коллега пока не сдается. Я бы так же действовала. Потому что если я не могу сказать, что хочу, то просто бросаю работу. У меня такая этика есть. Возможно, на нас не давят, потому что мы освещаем события в России не для русских, а для своих, австрийцев? И власти просто плевать? Ведь им неважны австрийцы. Но, знаете, хотя мы и не ощущаем давления, но дух времени — да. Люди стали не так охотно давать нам интервью. Пик такого отношения к нам пришелся на 2014–2016 годы. Люди стали меньше нам, западным СМИ, верить. Даже стали бояться. Например, взять интервью у какого-нибудь мелкого бизнесмена совсем не по политической теме было сложно. Люди думали: а вдруг это скажется на моей карьере в дальнейшем? А вдруг я получу по башке от начальства? Еще с нами был в Чечне неприятный случай. Нас закидали яйцами. Сначала мы брали интервью у одного местного министра и все было нормально. Но как только мы собрались делать сюжет о нарушении прав человека… Очевидно, нас ждали специально. Знали маршрут передвижения. Скорее всего, прослушивали телефоны. Группа молодых ребят на черных машинах… Мы быстро уехали из той деревни… Нам просто повезло. Потому что месяца через три там так избили иностранных журналистов, что те попали в больницу. Но это Чечня! Это, можно сказать, другой мир. Уникальный случай. А в целом, повторюсь, мы не испытываем никакого давления. Но наши австрийские зрители переживают за нас. Говорят, что боятся.
«С»: За годы работы в России у вас не появились зачатки внутренней цензуры?
— Я ее не чувствую. Кажется, пока не утратила критического подхода в работе.
«С»: Вы счастливый человек. Потому что, когда я пишу, часто задумываюсь: а не будут ли звонить потом? Не снимут ли с публикации в Интернете заметку?
— Потому что вы пишете для русских! Вообще, внутренняя цензура — это самое худшее, что может быть у журналиста. В Австрии мы говорим «ножницы в мозгах». Раньше ведь ножницами пленку на ТВ резали… Я очень рада, что в мою работу не вмешиваются. Потому что, если бы такое случилось, я не смогла бы быть журналистом. Нашла бы другое дело.
«С»: Как вы думаете, откуда в российском народе тяга к цензуре и запретам?
— Ну с журналистами понятно. Они держатся за свое рабочее место. У кого-то ипотека, у кого-то семья… Вот почему они сдаются под давлением власти? Наверное, это человеческие черты какие-то. А вот почему народу это нравится, почему власть давит… Наверное, потому что это пока не совсем демократия. Как там Сурков сказал? Управляемая демократия? Власть здесь не поняла, что это круто — иметь независимые СМИ. Ведь гораздо проще внушить гражданам через управляемые СМИ, что у нас все круто. Мол, посмотрите вокруг: везде одни проблемы. На Украине, в Европе, в Штатах… И на этом фоне внутренние проблемы уже кажутся не такими заметными. Мне еще не совсем понятно вот что. Если в России 86% населения голосуют за Путина, поддерживают его и идеи его правительства … Зачем тогда бить по башке пяти мальчикам, которые выходят на улицу, протестуя?! Зачем тогда? Чем они опасны? Значит, опасны, раз власть так на них реагирует. Власть не хочет разнообразия. Вот она говорит о свободе прессы в России. Смотрите, у нас есть «Эхо Москвы»! Но где вещает «Эхо Москвы»? Сколько людей их слушают? Совсем маленькая прослойка.
«С»: Основная масса населения России узнает о новостях из ТВ…
— Именно. Назовите хотя бы один непрокремлевский канал. Хотя бы один! «Дождь»? Они должны были уйти в Интернет и у них все плохо: рекламодателей почти нет. А потому что нет демократии.
«С»: Получается, это прямой разворот к советской модели. Реставрация того строя.
— Да. Это симуляция. Симуляция всего: демократии, свободы прессы, парламента… Дума — это парламент, что ли? Там нет ни одного оппозиционного голоса!
«С»: Это издевательство…
— Внешне Конституция в России существует. Тут есть СМИ, парламент, суд, все государственные институты. Но они не выполняют свою задачу. И СМИ, и суд, и парламент — это все одно и то же. Но в России пока нет диктатуры, это не Северная Корея…
«С»: Пока!
— Нет, ее здесь не будет. Поздно уже. Границы открыты, Интернет есть, и он довольно свободный пока. Не знаю, можно ли все это закрыть? Думаю, нет…
«С»: Страшно. Это будет страшно.
— Думаю, это не получится.
«С»: Вы сказали об открытых границах… Сейчас мы с вами сидим в кафе в Саранске, который принимает ЧМ–2018. Вокруг нас иранцы, тунисцы, панамцы, еще бог знает кто. Как думаете, может, нашим русским людям поможет стать более открытыми вот этот футбольный праздник? Более свободными? Ведь это пересечение культур и все такое…
— Я надеюсь! Надеюсь, что те, кто никогда не видел иностранцев, поняли: мир вокруг не враждебен. Это не наши враги! Ни черные, ни зеленые, ни желтые… Они не враги! Ведь у малого процента россиян есть заграничный паспорт. Еще меньше им пользуются. Еще меньше в своих поездках общались за границей с местными жителями. Остальные россияне верят телевизору, который каждый день на протяжении многих лет кричит: «Кругом враги! Кругом русофобия! Нас ненавидят!» Хочется верить, что футбольный праздник что-то изменит.
«С»: Нельзя не спросить: каким вы увидели Саранск?
— Мне очень понравился, хотя я мало что увидела. На первый взгляд он не кажется провинциальным. Меня удивило, что здесь сортируют мусор. В Москве мы все валим в одну трубу, и у меня сердце кровью обливается. А в Саранске — раздельный сбор! Вообще я часто бываю в российской глубинке. Очень люблю Сибирь. Очень.
«С»: Спасибо вам! Вы прекрасно говорите по-русски!
— Ну я же переводчик по профессии! Но меня бесит мой акцент. Почему-то он прибалтийский (хотя хорошо, что не немецкий!). Мне даже говорят, что я похожа на известную актрису…
«С»: Ингеборгу Дапкунайте?
— Вот! И вы туда же!
Денис Тюркин
«Столица С», Мордовия, 22 июля 2018
«Столица С», Мордовия, 22 июля 2018
Journal information